На своей земле

Отрывок из повести Валентина Демидовича Омельченко

Меня и Лёшу Иван Исаакович пригласил в командирскую комнату, где сидели за столом Кожанов и Морозов. Нам тоже предложили сесть.

— Мы решили зачислить вас в отряд — и вы должны принять партизанскую присягу. Готовы ли вы это сделать?

— Готовы, готовы! — дружно ответили мы.

Иван Исаакович подал текст присяги — и я начал читать:

— Вступая в ряды народных мстителей, принимаю присягу и клянусь, что буду смел и решителен, буду до последней капли крови, до последнего дыхания биться с врагом… Если же я нарушу эту священную клятву партизана, пусть моим уделом будет всеобщее презрение и смерть от руки товарищей…

Читая, я был сильно взволнован, что даже не слышал собственного голоса. Текст передали Лёше. Он тоже поклялся. Нас поздравили, дали напутствия. Затем мы прошли инструктаж. Меня инструктировал Смоляков, Лёшу — Кожанов.

Я без тени сомнения считал, что после принятия присяги нас оставят в отряде. Но не тут-то было — велели отправляться домой. Моему возмущению не было предела.

— Почему гоните домой? Мы же приняли присягу и должны остаться в лагере!

— После принятия присяги, — строго расставил акценты на словах Кожанов, — приказы не обсуждаются, а чётко выполняются. Повторите!

Я повторил.

— А теперь идите, — уже мягче сказал Кожанов и улыбнулся.

Иван Исаакович с сожалением добавил:

— Сейчас, после принятия присяги, надо бы вам вручить оружие, у нас же получилось наоборот — вы нам его вручили.

— Мы себе оружие добудем, — произнёс уверенно Алёша.

Попрощавшись со всеми, отправились по домам в сопровождении Вали Тюхова и Пети Ясина.

Из-за тёмной кромки горизонта пробивались в блестящем сиянии ласковые лучи солнца, согревая охлаждённую за ночь землю, а едва уловимые воздушные струи, наполненные ароматом осенних трав и цветов, таинственно поглощали наши негромкие голоса, вселяя уверенность на скорое освобождение от фашистской чумы.

Мы подходили к хутору Первомайский…

Валя с Петей повернули назад, в расположение отряда, Лёша побежал домой.

Несмотря на усталость (всё-таки прошли большое расстояние, бодрствовали всю ночь), мне было легко и радостно: казалось, не шёл — на крыльях летел.

Мать ещё на пороге заметила моё возбуждение:

— Ты шо такый весёлый? Чи влюбывся?

— Влюбился, мама, — поспешно согласился я.

Гордость моя торжествовала от возможности особых поручений, которыми и поделиться-то было невозможно.

Пока я пил молоко, мать присматривалась ко мне и с мудрой рассудительностью произнесла:

— Ну, в кого влюбывся, небось, не скажешь… Да вот, думаю я, чи не рано?

— Вовсе нет, мама, — отвечал под впечатлением прошедших событий.  Ободряюще коснулся плеч мамы и прижался к её щеке. – Пойду спать.

Заснул мгновенно, но сон длился не более часа: надо было приступать к выполнению задания. Собрал ребятишек  9-10 лет, и мы побрели в станицу Семёнкинскую. Меня инструктировали, чтобы ходил не один, а, по возможности, с ребятнёй и в случае задержания мог объяснить: «Да просто так гуляем». Ребята на самом деле просто так бродили, я же ко всему присматривался.

За какие-то пять-шесть дней побывали в хуторах: Савельев, Потапов, Грачики и станицах: Романовская, Старо-Солёновская. Иногда удавалось завладеть лошадью – пробирался подальше. Бывал во многих хуторах Мартыновского, Зимовниковского, Дубовского (уже в Сталинградской области) районов.  Ездил, как правило, вдали от дорог. При задержании мог объяснить: «Лошадей, мол, ищу. Отбились от колхозного выпаса». Но, к счастью, всё обходилось.

Если видел на дорогах войска, технику, пытался определить род войск, вид оружия, марки машин, типы танков. Легко различал по звуку самолёты: немецкие они или свои.

А жизнь текла своим чередом: вечерами молодёжь собиралась на хуторской улице. Парни играли на балалайках, мандолине, девчата под музыку пели задорные частушки, сочинённые, в основном, про германских балбесов, полицаев, атамана, рискуя, безусловно, жизнью:

Вороватый фриц-балбес

В наш колхозный сад залез,

Настрелял утей и кур,

Разве он не самодур?

***

Наш пузатый атаман,

В кобуре его наган.

Ночь по хутору гуляет,

В окна жителей стреляет.

Однако фольклорное творчество Лены Хамулиной, Любы Шкуратовой, Нади Тараненко оставалось безнаказанно.

Возможно, многим не нравились эти концерты как неуместные и чудовищные в условиях мрачной оккупации, но молодёжь всегда бескомпромиссна и живёт по своим законам.

Здесь мы встречались с Верой Безручко, носящей кличку Ветерок. Сидели в сторонке, «любезничали». Я рассказывал ей обо всём увиденном — она же всю информацию передавала в отряд.

Ветерок буквально засыпала вопросами, давала всё новые и новые  задания. Однажды даже обиделся на неё.

— Ты, наверное, всё это сама придумываешь, а действуешь от имени Смолякова.

— Ты, что, — вспылила Вера. – Почерк знаешь Ивана Исааковича? Вот записка, прочти и уничтожь.

Я сунул записку в карман. Дома быстро пробежал строки Смолякова: «Нас интересует буквально всё: сколько оккупантов и в каких домах расквартированы, сколько танков, где расположены, какая охрана, кто служит в полиции, продался немцам, кто арестован, о чём говорят казаки и т.д.».

Ещё раз внимательно прочёл записку, подошёл к печке, где мать что-то стряпала, бросил в огонь.

— Вот закружило тебя, — вздохнув сказала она. – Вечеринки, записочки… Смотри мне, Валька!

Не беспокойся, мама, немаленький.

К Вере теперь относился с полнейшим доверием и беспрекословно выполнял всё, о чём она говорила.

Однажды в сортировочной зерносклада услышал из полумрака голоса женщин:

— Полицай на току говорил, будто Москву германец занял, будто они уже в Сталинграде.

— Да откуда он знает?

— Говорит, что по радио немец сообщал на русском языке.

Донёсся тихий всхлипывающий голос:

— Загубят нас всех фашисты проклятые!

— Ещё говорит, что наше правительство перестрелялось, а многие за границу подались…

О разговоре казачек тоже передал Вере.

На следующей вечеринке она дала мне поручение, о котором давно мечтал.

— Валя, на этот раз задание очень серьёзное, — она полезла за пазуху и достала небольшой плоский пакет. – Спрячь. Здесь листовки. Разнесёшь по хуторам, расклеишь по одной на видном месте.

Я сунул пакет за пояс.

— Только, смотри, осторожно. Незаметно и именно сегодня сделай, в крайнем случае – завтра.

Немного постояв возле ребят, ушёл домой.

При свете керосиновой лампы прочёл написанные печатными буквами строки:

Смерть немецким оккупантам!

Дорогие товарищи! Не забывайте, что вы хозяева на своей земле. Препятствуйте фашистам и их приспешникам забирать хлеб, скот. Саботируйте их порядки. Вам говорят, что Москва, Ленинград и Сталинград взяты фашистами. Это – грубая ложь.

Встаньте, посмотрите на восток. Прислушайтесь. Слышите? Это грохот Сталинградской битвы… Берегите колхозное добро и готовьтесь к достойной встрече Красной Армии.

Мы с вами, товарищи!

Романовский подпольный РК ВКП(б), РК ВЛКСМ.

2 ноября  1942 г.