Чтобы понять, что нам не так плохо живётся, нужно всего лишь встретиться с теми, кто пережил Великую Отечественную войну, голодное послевоенное время, послушать их рассказы. С каждым днём у нас всё меньше такой возможности. Время неумолимо — и пережившие военное лихолетье уходят от нас. Но каждая встреча, случившаяся когда-то, оставила неизгладимый след в душе. Мне посчастливилось брать интервью у фронтовички — Натальи Дмитриевны Сорокиной, из ст. Романовская, которая принимала участие в боях на Курской дуге.
Судьба не баловала ветерана Великой Отечественной войны Наталью Дмитриевну Сорокину ни в детстве, ни в юности, но она ни разу во время беседы не пожаловалась на то, как ей было трудно. На момент нашей встречи, пожилая женщина уже была прикована к постели. Но всё равно не сетовала на судьбу.Вот её рассказ о войне, о себе и близких людях.
— Первого мужа моей мамы убили на первой, Мировой войне. Она жила вместе со свёкром, без устали ухаживая за скотиной, которой на подворье было немало. Потом заявила, что хочет выйти замуж. Свёкор был против — работница из хозяйства уходит. Многие сомневались в том, что она с двумя детьми может найти мужа, но приходили свататься двое парней. Она же пошла замуж за высокого, красивого, косая сажень в плечах, вдовца, и тоже с двумя детьми.
Я у родителей была первенцем. После меня родились ещё пятеро. Мама, безграмотная, замученная тяжёлой крестьянской работой женщина, тем не менее, была мудрой. Она постаралась, чтобы дети получили образование.
В родном селе Новотроицкое Воронежской области я закончила 4 класса. Шёл 1936 год, свирепствовал голод. Мы с папой поехали в Ташкент к его старшей дочери, которая опять же перебралась туда по настоянию мамы. Папа работал, деньги высылал семье, я училась в школе. Пока не знала языка, было плохо. За два года научилась понимать местных, разговаривать. За эти два года голод унёс многих жителей села Новотроицкое. Наша семья не потеряла никого благодаря проявленной ранее мудрости моей мамы.
Когда вернулись в родное село, учиться мне было негде — школа была четырёхлетней. И следующие три класса я окончила в соседнем селе, за 8 километров. Жила на квартире у доброй, но строгой старушки. Домой ходила пешком раз в неделю за продуктами. Трёхлитровую крынку молока, булку хлеба и овощи приходилось нести в котомке за плечами.
Какими-то особенными трудностями тогда это не казалось — ко всему привыкают. Писали на полях газет и журналов — с тетрадями было туго, да и стоили они дорого. В десятый класс, в другое село (уже за 12 километров) мама отпускать меня не хотела. Учёбу в десятом я выплакала, вымолила. Учиться мне нравилось. Приеду домой и читаю при керосиновой лампе допоздна. Мама ругает: «Беречь керосин нужно, а ты, какой пример расточительности младшим подаёшь, да и сгореть можно, уснув».
Выпускной бал совпал с началом войны. Нас отправили под Смоленск копать противотанковые рвы. Кормили супом, где «крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой». Работали от зари до зари. Спать падали в длиннющем сарае с люцерной: ребята — в одном конце, девчата — в другом.
Копали месяц, а немецкие самолёты всё сравняли с землёй за один час. После этого нам был отдан приказ: пешком добираться до железнодорожной станции, что за 70 км. Этот путь предстояло одолеть за одну ночь. И мы побежали. Рядом бежали командиры, покрикивая: «Лопаты не бросать», но многие бросали — сил не было нести. К поезду мы успели. Выдали по куску хлеба с ладошку, по куску мыла и посадили в вагоны. А ехать сутки.
На станциях, где останавливался поезд, покупать было нечего, только сменять, но у нас ничего не было. Сердобольные женщины подкармливали нас картошкой, одна угостила грушами. Поели. И у меня скрутило желудок так, что умирать я собралась. Однако, до дома добралась, а там меня принялась выхаживать медсестра, отпаивая потихоньку молоком. Но долечиться не удалось: нужно было убирать свёклу на полях, а снег уже лежал выше колена…
В феврале 1942 года пришла повестка из военкомата. И стала я бойцом запасного стрелкового 256 отдельного батальона. Запасным батальон пробыл недолго — бросили на Воронеж. Продвигались ночами, когда немецкие самолёты меньше бомбили. Подошли к Воронежу, а он уже занят оккупантами. Батальон пошагал к Курску.
В Старом Осколе нам дали передохнуть двое суток и направили на передовую. Город имел стратегическое значение, потому, что там располагался аэродром и железнодорожный узел и захватчики стремились удержать его любой ценой.
Со 2 июля 1942 года по 5 февраля 1943 года территория Старого Оскола и района находилась в зоне оккупации. Освобождение города и района началось 24 января 1943 года.
Передовая встретила нас огнём из миномётов, пулемётов. А мы — необстрелянные 19-20-летние парни и девчата с винтовками. Меня ранило в голову и ноги, но это я поняла много времени спустя, когда очнулась в кузове машины. Лежу, тела не чувствую, только слышу стоны и голоса: «Сестричка, воды», «Сестричка, помоги умереть». Раскрыла глаза — надо мной две женщины в белых окровавленных халатах. Одна спрашивает: «Ногам плохо?». Посмотрела я на свои ноги — сплошные окровавленные бинты и к ним привязаны палки. Ответила: «Всё хорошо», и потеряла сознание.
Второй раз пришла в себя в госпитале, в Тамбовской области. Лежу на полу, а вокруг опять стоны и кровь. Потеряла сознание не столько от боли, сколько от вида крови. Потом очнулась в палате. Вокруг лежали такие же, как я, тяжелораненые. Палата находилась на втором этаже — и девушка, которой оторвало обе руки, выбросилась из окна. Понимать, что в 20 лет ты калека и обуза для родственников — нелегко.
Голова зажила у меня быстро, а вот ходить я училась заново. Мы выздоравливали и мечтали, что нас отпустят по домам, хотя бы на побывку. А нас опять отправили на фронт. К строевой службе я не годилась — послали во второй эшелон. После боя мы собирали оружие, мыли, чистили, смазывали, ремонтировали и отправляли на передовую. Доставлять оружие чаще приходилось мне: я считалась опытным бойцом. Не один раз машину бомбили. У нас с водителем, дядей Ваней, замечательной души человеком, выработалось правило: с началом бомбёжки он притормаживал — и я выкатывалась из кабины в кювет и дальше ползком в лес. Следом за мной покидал кабину дядя Ваня.
Вот так я и дошла почти до Берлина. Известие о победе застало нас в немецком селе под названием Шлюссендорф. Ликующим и радостным, нам вручили документы и отправили по домам. Радость Победы омрачалась лишь тем, что не все дожили до этого светлого дня. Во время войны умер мой отец. Приехав домой, начала работать в колхозе вместе с мамой и младшими братьями, сёстрами. Но зарплату не платили, а жить как-то надо было. И я поехала к старшему брату во Владивосток, бросив во фронтовой вещмешок несколько луковиц и сухари. Добирались ровно месяц. Из вагонов вышли все завшивленные. Стою на перроне, оглядываюсь — и не вижу брата.
Оказалось, что пока ехала, его перевели работать на Сахалин — и он попросил своего друга меня встретить. Подошли ко мне мужчина и женщина, спросили, кто я и откуда, сказали, что они именно меня встречают, пригласили к себе. А я отказываюсь, стесняясь сказать, что у меня вши. Потом призналась. Людьми они оказались хорошими. Отвели меня в баню, дали другую одежду. Погостив у них три дня, отдохнув, направилась на Сахалин. Там брат помог найти работу. Платили 1050 рублей и давали солдатский паёк. Тысячу рублей отправляла домой, а жила на 50 рублей и паёк.
В 1949 году вышла замуж, родила двоих детей. На Сахалине мы прожили до пенсии — потом потянуло на Большую землю. Переехали в ст. Романовская, которая стала для нас родной. Годы войны, конечно, подорвали здоровье и мне, и другим, но не это главное. Важнее то, что мы смогли отстоять свободу, теперь вам её беречь!
Н. Парфенова
